Улеглись последние мартовские метели, осла-бели и вовсе ушли в небытие лихие морозы. Понес по степи свежий южный ветер все присущие этому времени перемены - признаки долгожданной, наполняющей новым смыслом жизнь, весны.
Осели, потемнели снега, оставшиеся только по оврагам да южным склонам степных долов, зачер-нели пашни, разбуженные теплом и беспокойными стаями давно уже прилетевших грачей, побежали мутными потоками ручьи по низинам полей, по долам и оврагам.
Следуя тайным веленьям инстинктов,
роют и чистят норы лисицы,
греясь на солнце в предчувствии
скорых свершений продления рода.
Дикие утки, лебеди, гуси движутся
дружными стаями к месту родному.
Крик журавлей в вышине дополняет
картину живого веселья,
ставя в известность прихода капеля-апреля.
Открытие весенней охоты на селезня - огра-ниченное десятидневным сроком, достаточным для того, чтобы отвести душу, истосковавшуюся по весне, по свисту утиных крыльев, волнующему сердце кряканью прилетевших с юга уток - зас-тавило меня вновь приехать в эти далекие степные края, где прошли мое детство и юность. Навестить друзей и родственников, побродить по знакомой до каждого бугорка и кустика степи, подышать весенним степным воздухом, посетить могилу без-временно ушедшего из жизни отца - все это вместе взятое неведомой силой потянуло меня в апреле в тихую, живущую спокойной размеренной жизнью деревню. Здесь у меня живет друг-охотник, у него я и остановился со своим небольшим охотничьим скарбом.
Как всегда день приезда ушел на житейские разговоры, под рюмку-другую "заветной", под чаепитие, в беседах о прошедшей зиме, охоте на зверя и планах предстоящих весенних скитаний в степи-охоте на селезня.
Прохладное апрельское утро следующего дня застало меня и спутника моих охот Александра у пологого дола, когда-то давно перегороженного плотинками, чтобы задержать весенние талые воды, так необходимые в засушливой степи.
Остановились передохнуть на развалинах в бывшем селении. От стоявшей когда-то деревни Еменец, удобно располагавшейся у этого дола, остались руины осевшего с годами самана (земляного, вперемешку с соломой и глиной строи-тельного материала), поросшего бурьяном, полы-нью и кустами тальника.
В этом месте по осени, до снега держатся выводки молодых лисиц, а с наметанием больших снегов появляется много зайцев-русаков, наби-вающих среди талов и ветел множество троп. В небольших и неглубоких прудах, зарастающих по краям травой и осокой, останавливается на пролете дикая утка, часть ее оседает здесь, гнездится. Ондатра делает норы и хатки. Ловится удочкой рыба карась. Словом, хороший охотничий угол.
Эта когда-то тихая глухая деревушка, развалив-шаяся до теперешнего состояния, ставшая жертвой укрупнения, электрификации, механизации и т.п., оставила в памяти лишь смутно далекое время ее существования и много-много цветущей сирени. Это все, что осталось в детской обрывистой памяти.
На много лет раньше точно такой же участи была подвергнута большая, в сотню дворов дерев-ня Карповка, находившаяся примерно в десяти километрах на юго-восток от этих руин. Годы, ветра, дожди стерли и смыли все признаки этой большой, расположенной у более крутых и диких долов деревни, где находится могила деда, родина моего отца и дядьев. Там нет уже и руин. Со слов старожилов можно услышать только названия мест, прудов и долов. И лишь молчание старых могил, оставшихся в безлюдной степи заставляет посе-тившего эти места охотника остановиться и задуматься, взглянуть вокруг, осмотреться и попытаться мысленно восстановить когда-то существовавшую деревню, ее жизнь в этом глухом, забытом людьми и Богом месте. А сколько подобных Еменцов и Карповок оставлено, брошено, забыто по всей огромной России!
Стояли мы с ним, молчали, курили. Каждый думал о своем… Кряканье уток и свист крыльев выводит нас из затянувшегося оцепенения. Машинально приседаем, смотрим по сторонам. Утки, давно заметившие нас, пролетают стороной, скрываются за старыми, наполовину засохшими ветлами, которые естественной изгородью отделяют нас от запруды.
Без единого выстрела миновали Еменцовские пруды, с которых на большом от нас расстоянии поднимались пугливые табунки диких уток, ус-певших за время перелета набраться большой осторожности. Держим направление строго на север по раскисшей степной дороге, идущей среди бесконечных черных пашен к белой полосе снега, надолго осевшего под тенью деревьев, виднеющей-ся вдали лесополосы. Идти тяжело. Налипает чернозем на сапоги, делая их невыносимо громоздкими, неподъемными. У копны соломы, оставшейся на краю поля еще с осени, делаем привал. Отдышавшись, закуриваем. Помолчав нем-ного, говорю:
- Эх, дружок-Сашок! Попасть бы в эти места лет так 700-800 назад и посмотреть, порадоваться тому, что здесь было.
- Да ничего здесь не было, - отвечает Александр.
- Да, Сашок, ничего этого здесь действительно не было. Не было этой грязи, жалкой травы в виде карликовых колючек. А знаешь, что здесь было?
- Нет, не знаю, - говорит друг и задумывается.
- А я знаю. Хочешь расскажу?
- Ва-ля-й, - говорит друг и закуривает вторую сигарету.
- Вот здесь, где мы с тобой сейчас сидим в грязи и коптим небо, был ковер, сотканный природой из сотен видов дикорастущих трав, высотой, я думаю, не ниже колена. А вон на тех склонах долов, образовавшихся от движения громадных ледни- ков миллионы лет назад, седым морем колыхался ковыль. В этом глухом безлюдном месте бро- дили непуганые стада сайгаков и коз, стаи дроф, мелькали в траве стрепеты, били перепела, кричали куропачи. По ночам вой степных волков, устраи-вавших переклички, тенями рыскавших по долам в бурьянах, взлаивание лисиц и корсаков. А на рассвете на небе - песня жаворонка, паря- щие хищные птицы, тревожный свист сурков и сусликов от надвигающегося стука копыт лошадей монголо-татарских всадников, скачущих громадной лавиной на север, в сторону Волги, к центру и сердцу Руси. Когда стихал их гомон, свист, крики и топот коней - оживала притихшая, первозданная степь сотнями, тысячами голосов зверей и птиц, жужжаньем и звоном миллионов букашек и таракашек…
- Ну, хватит! Букашки-таракашки! Пошли дальше, пока нас монголы не порубали! Придумает же, монголы, татары, - ворчит Александр.
Мы поднялись с примятой, почерневшей от сырости соломы и двинулись дальше по грязи к Сулакскому пруду. Лесополоса давно осталась позади и теперь впереди до самого горизонта никакой растительности, одни только черные гря- зные пашни, которые местами скрашивала зелень озимых полей. Яркие озими, выделяющиеся сре- ди этого черного безмолвия большими и ровными площадями, как футбольные поля, и вышедшее из-за серых облаков солнце, сразу же уничтожило гнетущее состояние потерянности, долгое время сопровождавшее нас в этой холодной, раскисшей и хмурой степи.
Трель набирающего высоту жаворонка враз подняло настроение и, разговорившись, забыв про усталость, подходим к самым далеким Сулакским прудам, к летней пастушьей избушке.
В деревянной постройке сыро. Видны остатки грязного снега. В единственном окне разбито стекло. Отдохнув на сухом, прогретом солнце бугорке и попив чая из термоса, готовим избушку к ночлегу.
С заходом солнца пошли на пруды. На них местами еще остался лед, прибитый ветрами к берегу. Стрелять собираемся только по ясно видимой цели - ярким селезням. Подсадных у нас нет. Тащить в корзинах за пятнадцать километров по такой грязи не стали. Расходимся в разные места. На голых берегах прудов негде укрыться, долго бродим в поисках подходящих мест для стрельбы. Нашел грязный овражек рядом с водой, уст-раиваюсь в нем, жду пролета. Ветер стал тише. Скоро стемнеет. Утки пролетных пород осторожны, делают круги и уходят над долом на север. Так повторяется несколько раз.
Слышу выстрелы друга, но его не вижу и резу-льтатов не знаю. Из налетевшего табунка крякашей выбиваю красивого "жениха". Он упал на лед, но через несколько секунд встрепенулся и побежал по льдине к плотине, перевалил через нее и скрылся с глаз. Я пошел за ним. Под плотиной снег, он сырой и рыхлый. Проваливаясь выше колена, иду по сле-ду, оставленному селезнем, "троплю". Крякаш залез в такую гущу тальника, что мне не пробраться.
Стало темно. Выбрался назад на плотину с сапо-гами, полными снега. Вытряхнув снег, пошел к избушке на ночлег. Стрелять в налетающих уток все равно нельзя: все одинаковы, где селезень, где утка - не понять, ночь.
Горят дрова в "буржуйке", готовится ужин, висят на стене ружья, два Сашкиных селезня, сохнет над печкой одежда. Тепло разливается во все стороны и от отблесков огня избушка становится таинственной. Пахнет соломой, наваленной в угол, лежать на которой одно наслажденье. Столько про-шли за день, что двигаться нет сил. Тепло разморило.
- Значит, тропишь селезней? - спрашивает Санька.
- Троплю, черт бы их побрал. Промок до пояса.
- Зато лисице ужин приготовил, - не унимается мой друг.
- Да, это точно. Бог с ним, не без издержек. Сюда бы моего ягда Черныша, лиса осталась бы без ужина…
Еще днем обратил внимание, что мне чего-то не хватает, не достает, и только здесь в избушке понял, что Черныша. Этого кобеля-переростка, который в последние годы на всех охотах со мной, не пропус-кающий ничего живого из-за своей неугомонной "бандитской" породы, этого четвероногого друга "охотника" и "фаната".
Поев, укладываемся спать. Под треск сырых дров и гул "буржуйки" проваливаемся в пустоту, засыпаем.
Утро встретило нас холодом, серостью и ветром. На зорьку не пошли. Растапливаем печь, закусываем, пьем крепкий чай и в путь. Обходим пруды. Утки, сидевшие на берегу в затишке, сорвались вне выстрела и, прижимаясь от ветра близко к земле, на бешеной скорости скрылись из виду.
- Ну что, на Бычий? - хрипит Александр.
- На Бычий. Пойдем низиной, там тише, - сиплю другу в ответ. Чую, немного простыли.
Ветер разогнал тучи. Пробилось солнце. Стало теплее. Повеселело лицо моего друга. Следуем склоном большого дола, разрезающего степь с востока на запад. Несколько раз наткнулись на странные ямы, вырытые на крепкой целинной земле руками людей.
- А что это за ямы? - спрашиваю друга.
- Да сурков завезли несколько лет назад. Вот для них и вырыли, чтобы было, где им зимовать. По весне они разбежались, и сами выбрали себе подходящие места. Помнишь, корсачьи норы в стороне от дороги у Бычьего пруда? Так вот их и заняли сурки, - говорит Александр.
- Плохое место они выбрали, - говорю я. - Дорога рядом, перебьют их.
- Да, есть дельцы, уже пытаются ловить их капканами. И счастье сурков, что их охраняют. Только за всеми такими "охотниками" не уследить.
- А сам-то ты не взял греха на душу? - с серьезностью спрашиваю его.
- Да ты что! - возражает он испуганно. - Рука не поднимется.
- Ну и дела. Решили, значит, возродить, вернуть, так сказать, утраченную ими когда-то родину. Неплохо задумано. Ну что же, поживем - увидим, что выйдет из этой "сурчиной" затеи. Лично я рад таким мероприятиям.
- Я тоже, - мычит Александр.
- Ты знаешь, Сань, сурки сурками, но меня больше беспокоит другое.
- А что? - спрашивает удивленно и косится на меня.
- Да стрепет.
- Хорошая птица.
- Нет слов, Сань, но где он? Я видел всего лишь раз и то еще совсем ребенком. Отец в первый раз в жизни взял меня на охоту, и в степи случайно убил эту птицу (он действительно не знал, что стреляет в стрепета, думал, что в селезня). Дер- жал я ее в первый раз и думаю, в послед- ний. Отец сожалел о случившимся. Стрепет уже тогда был редок. Не будь этого случая, знал бы о нем лишь из книжек, а так хоть в руках подержал.
- Да, стрепета нет, не вижу его. А в чем причина? Почему его нет? Как думаешь? - спрашивает Александр.
- Думаю, не мы, охотники, являемся тому виной. Ведь охота на него давным-давно закрыта и в Крас-ной книге он, Санек. Беда вся в том, что нет у птицы дома. Нет той степи, что была в "его" времена - целинных земель с высокой травой, тишины, раз-долья. Ведь сколько прошли - и кругом одни пашни и грязь. В долах не трава, а колючки. Скоро загонят в них овец и коров, тогда вообще дело табак: ни ли-сам, ни корсакам, ни суркам не будет покоя. А ты говоришь стрепет. Он не перепелка, в одних хлебах жить не может, вот и весь сказ. Так я мыслю, Санек.
- А где же им целины-то набраться?
- Нигде, Сань, и закончим об этом.
- Давай, но дудак?
- И тому нелегко, пары и озими спасают. А ты знаешь, что Саратовская область является центром, ядром обитания дрофы во всем мире?
- Да вроде бы слышал. Смотрел одну передачу "по Саратову".
- Вот так, Санек. А я так и не убил ни одного дудака, пока жил здесь. Как наш Тургенев - мечтал, но не вышло…
- А я убивал пацаненком с комбайна. Громадная птица, - говорит Александр.
- Я знаю. Читал, что крылом лисе хребет ломает. Вот силища, да?
- Сломает такая махина, - заключает Санек и смотрит в бинокль.
Заметив сурка, передает бинокль мне, и я тоже вижу его в окуляре. Стоит столбиком у норы, смотрит, оценивает нас. Видно, мы не внушаем доверия, и он скрывается в норе.
- И когда только успевает заметить? - говорит Александр. - Ведь мы еще далеко от него.
- Это хорошо, Сань, глядишь, с такой осто-рожностью выживут здесь и расплодятся.
- Не плохо бы, - бурчит мой друг.
При подходе к Бычьему пруду в овраге, у прорванной половодьем плотинки, обнаружил в бинокль лисицу. Лежит на бугре у норы. Заме- тив нас понорилась. Нора жилая, свежая земля у главного входа, в стороне притоптанная пло-щадка-лежанка. Есть несколько отнорков.
- Зимой сюда не добраться, далеко. Знал про эти норы, - говорит мой друг. - Ну да ладно, пусть выводит лисят, придут зимой к деревне, никуда не денутся.
- Конечно придут. Было бы кому идти, - поддерживаю его, и мы уходим от нор к плотине долгожданного пруда.
Осторожно, стараясь, чтобы не попала грязь в стволы ружей, выползаем на край плотины пруда и нашему взору открывается такая картина. По всему пруду сплошной лед, пожелтевший поваленный камыш и ничего живого, ни одной утки. У северного берега узкая полоска воды. При нашем подходе к воде со льда сползает ондатра и скрывается под водой. На льду, где она находилась, остатки тростника - кормовая площадка. У пруда холодно, воздух сырой и прохладный. Кричат потрево-женные нами чибисы.
- Ну что, потащимся к дому? - спрашивает наконец Александр.
- К дому, с заходом на Еменцовские, - отвечаю ему.
Путь наш теперь лежит на юг, в сторону солнца, немного лощинами, а затем пашнями. "Кругом эти чертовы пашни. А без них? Какой смысл жить здесь людям?"-думаю про себя, с силой выдергивая сапоги из грязи.
На огромном, ровном как аэродром поле, оставленном под пары, словно мираж маячат две высокие фигуры. "Кому бы здесь быть?" - думаю я, и в бинокль ясно как на картинке, вижу двух дроф. Они важно, размеренно ступают по влажной земле, чувствуя себя хозяевами этих полей. Замерли, смотрят на нас. Наверное думают "носят их черти". От испарения кажу
