"Повесть" о том, как два ярых охотника друг другу жизнь спасали
В семидесятых годах, можно сказать теперь того уже века, деревня Вербовка жила, кипела, плясала и пела семидесятыми. Ими же, семидесятыми, чихала и кашляла, но, как ни странно, не задыхалась, как сейчас в наше новое время… Деревня была, как все деревни тогда, и люди, что жили в ней - с виду как будто бы все одинаковые, но были и со страннос-тями, да еще рыбаки и охотники. Все люди как люди, а чудаки-рыбаки и бродяги-охотники - те особые, всегда на виду, "как рыба на блюде", и личности несколько непонятные для окружающих, словно окутаны загадочной дымкой и тихой тайной.
Два друга Ванька - ну аккурат - два сапога пара, только вот голенища у них совсем разные, что в ширину, что в длину. Один короткий и плотный, другой длинный и худощавый, но сей факт не мешал им сильно дружиться. Родители окрестили их Иванами, народ же звал Ваньками. Охота - болезнь с детства - связала этих мальцов мощной цепью совместных походов. Они всегда были вмес-те, без устали шастали по закрайкам деревни с какими-то самопалами, пока не раздобыли старые, но настоящие ружья…
"Все дети, как дети, а эти Ваньки особняком, что ненормальные. Сами еще от горшка два вершка, а выходки их в жисть не понять", - поговаривали сельчане между собой.
"Воробьев, синиц, снегирей, да все, что ни по-падя, ловушками ловят Ваньки, потрогают их, повертят в руках и выпускают, радуются, бесенята. Зачем ловят, чему радуются? Не понять их, Ваньки, да и только".
"Вон, бабы, смотрите, два полоумных опять под-хватилися с ружьями в поле. Ведь не сидится им дома, чертям. В школу ходить не заставишь, а вот месить грязь сапожищами с утра до ночи - это для них хоть бы что, шалопаи. И в кого уродились, негодники? Участковый ведь все ружья поотбирал у мужиков, а эти опять с какими-то кочережками", - судачили женщины у колодца.
- Да это ладно, мотаются и Бог с ними. А вот как молодежь стала вино пить - это какой-то кошмар! И где они, бесовы дети, находят всякую дрянь?! В магазине ведь шаром покати, а пацанье бормотуху находит, - возмущалась говорливая баба.
- Они все найдут, - поддержала другая.
- Но не говорите, не правда, не все поголовно, - присоединяется, словно в очередь за чулками, еще одна, и… понесло, поехало, завелись, по-неслись.
- Слушайте, бабоньки, неделю назад, поутру подхожу я к колодцу и что же вы думаете вижу? О, Боже ты мой! Цепь размотана, ведро на траве. Рядом с ведром здоровенная ополовинен- ная банка с белой, а круг ведра в размазню дрыхнут, как нипочем, пацаны. Чьи - говорить не стану. Вот тошнотики, вот зассанцы сопливые, спят на голой земле. Я их пинками под зад, а они кто куда расползлись, встать даже не могут, вот какие заразы, надо же так напороться, - закончила говорливая страшный для деревенской жизни рассказ.
- Найдут-найдут, они все найдут, - машет рукой Сивоносиха и смотрит в сторону сельского клуба, за которым успели скрыться Ваньки.
- А вон эти, ну Ваньки, были в тот день у колодца, аль не было этих бродяг? - справилась у говорливой любопытная Сивоносиха.
- Нет, этих не было.
- Поди, где-нибудь шастали и куролесили с ру-жьями, а так бы не пропустили такой попойки, тоже нахрюкались бы, - не унималась Сивоносиха все высматривая, не появятся ли из-за клуба Ваньки.
- Зря вы, бабы, на них так кособочитесь, они неплохие ребята, - сказала негромко Носкова.
- Вон они! Подались, подались, в школу бы так летели, охотнички хреновы, - и, схватив полные ведра, Сивосиха потащилась по липкой грязи к сво-ему дому.
Дело сделали: посудачили, передробили что могли и разошлись со спокойными душами и пол-ными ведрами по домам разные стороны.
Ваньки видели женщин у колодца - от них и укрылись за стенами клуба и ждали, когда те разой-дутся. Бабы так косились и буравили взглядами, что у Ваньков заломило все косточки.
"Слава Богу, ушли, путь к пруду свободен. Этим всегда и до всего есть дело в деревне. Языки-то без костей - молотят не хуже совхозной дробилки. Ну попили, с кем не бывает, - по-взрослому рассуждали Ваньки. - Ну потошнило ребят, ну описались, пока были в отрубе в штаны, ну и что? В свои же штаны, не в бабьи! Вот народ, никакой тайны и личной жизни от этих женщин - балоболят и месят их языки. Да ну их к черту с разговорами. Вроде бы все бабы в деревне нормальные, беззлобные, только вот не всегда дружит у них голова и язык", - без тени злобы, на полном ходу рассуждали Ваньки, спеша на пруды на охоту.
Жизнь в деревне вся на виду и Ваньки это понимали. Мужчины от зари до зари работали в поле, женщины здесь в деревне, на плантации, в телятниках да свинарниках. Все рядом, все все знают, общаются… Случись, не дай Бог, в селе у кого горе, беда - все они как родные помогают, пере-живают, ревут, все вспоминают о Боге.
"Гос-по-ди!!!" - в роковой день и час, глотая слезы, говорят русские женщины. "Господи!" - тихо шепчут другие, не православные женщины, переме-шанные десятилетиями жизни в одной стране кровью и верами. Что Господь, что Аллах для них в час беды равнозначен: они женщины, матери. Горе общее - вера общая и надежда одна для всех на лучшее, на справедливость и милосердие Всевыш-него… А потом… потом каждая сама по себе, кому ближе Господь Бог, кому Аллах и так до новой беды, до нового горя… Одним словом, бабы есть бабы: "дробь" языка и человечески чистые головы, боль-ные сердца и светлые души - все это присуще им, женщинам, матерям-россиянкам…
Друзья шли мимо кузни, где слышался бой тяжелого молота добродушного дядьки длинного Ванька - Федотыча. Часто, угощая любимого крестника "Примой", он, смеясь, приговаривал: "Проски" мне не понять этих людей, этих охот-ников. Ружья, патроны - зачем тебе это надо, родной ты мой крестник? Маята это все, маята для меня непонятная". Равнодушен к охоте был и другой родственник длинного - плантатор и садовод - дядька Федор. И если Федор не разделял охотничьей страсти со своими старшими кровными братьями, то последние знали в ней толк. Стая их псовых борзых летала среди русских равнин словно порывы ошалелого ветра. Стрелка, Гекла, Теки - сущие дьяволы…
В противоположность длинному, короткий был "охотником без родословной" и не зря говорили его близкие "уродился неизвестно в кого", а Ванек этому радовался. Смеясь, они вспомнили, как дядька Федор гонял их однажды более часа по совхозному саду, где они с дружками резвились и ели вкусные яблоки… Плодов на ветвях благо-родных деревьев тогда было тьма-тьмущая и на земле их было не меньше. Яблоки гнили и валялись, некуда тогда их было деть. И пропадали они не потому, что не могли найти им применение, были не нужны, а потому, что росли и рожали матери-яблони плоды на народной земле России, а падали как бы на другую, на землю социализма…
Под плотиной пруда Ваньки зарядили одност-волки и от радости расхохотались: уж теперь-то они недоступны для женского глаза. А бабы, "бедняги", так и не узнали, что оба Ванька были на той злосчастной пирушке. От разоблачения и позора спасла их охота, ушли они из деревни перед самым рассветом. А в банке той была не белая водка, а чистый медицинский спирт, сваливший всех паца-нов на деревне. Где его взяли? - история долгая.
Вообще-то, положа руку на сердце, женщины зря так грубо и сильно размолачивали и без того тонкие, хрупкие косточки сельских ребят. Все они из работящих семей, летом сами работали, да еще помогали по дому родителям. В те времена все - и мал, и велик трудились, и это было за гордость. Работы хватало всем, деревня она и есть деревня, все не переделаешь. Молодежь росла работящая и морально была на довольно приличной по тем временам высоте. Одевались хоть скромно, но по сезону. В моде были теплые кроличьи шапки, шил их старик Гаврилыч, и носила их тогда молодежь, сберегая свои неокрепшие юные мозги от пере-охлаждения. Так что "отморозков" тогда в деревне не наблюдалось. В основном, молодежь была правильной. Росли ребята в солдат своей Родины, росли в полноценных мужчин, росли в мужиков деревенских, росли в Россию. А то, что попили чуть-чуть, ну самую малость, так это для развле-чения, скрасили "до посинения" скучную деревен-скую житуху. Разговоров и смеха зато после этого спирта аж на несколько лет… Только вот Ваньку короткому было совсем не до смеха. И надо думать, из-за него, проклятого спирта чуть не погиб, попал в такую беду, что словами не передать, это надо прочувствовать всей душой и телом.
Он хотел в тот теплый августовский вечер напиться и, как говорили и выражались подростки тогда, "постоять на рогах". А получилось намного страшнее. На чем только он не стоял, не сидел, не лежал… Когда сидели вокруг ведра с холодной водой и пили спирт, запивая его прямо из ведра, то было весело. Пили по кругу, по кругу и "рядело" число распивающих. Кто оставался на месте, уткнувшись сопливым носом в траву, кто чуток отползал, а потом в стороне затихал, кто вставал с помятой травы, как древний старец и, шатаясь, брел не зная куда. Встали из-за "травяного" стола и два друга Ванька, обнявшись поковыляли до клуба. От колодца до клуба 150-200 метров, расстояние при таком состоянии не из близких. Ваньки, как поход-ный охотничий люд, были уверены, что к концу кинофильма будут на месте. Но спирт, вода, пучок зеленого лука и горбушка серого хлеба на деся-терых быстро сделали свое непристойное дело. Короткий пил больше длинного, пил больше спирта и больше воды, с длинным долькой хлеба делился и потому на полпути ноги его о чем-то задумались, а голова заходила по сторонам… Бросать лучшего друга-охотника в открытом месте, где все "простре-ливается" недобрыми взглядами и когда уж столько прошли, было нельзя. А волочить его в сельский клуб не было смысла, потому что короткий не ви-дел, не слышал и вообще, наотрез, категорически отказался общаться с Ваньком длинным.
В каждой деревне есть места, где можно укрыть-ся от людских глаз и злых языков, от сплетен и прочего "хамского отношения к личности". Можно, к примеру, спокойно прилечь в густых кустах, в высокой траве, в лопухах вообще превосходно, на крайний случай - под упавшим забором. Но как назло, подобных укрытий на всем пути не было. До забора клуба уже можно рукой подать. Одно дело рукой, а вот попробуй ногами. Всего лишь один зигзагообразный рывок и руки держатся за старый штакетник. Стой себе хоть час, хоть два, да хоть всю ночь - это твое личное дело. Можно, если возникнет желание, пройтись вдоль забора - проверить, все ли штакетины крепко прибиты. Главное в этом деле - не отвлекаться, а то может чуток отнести в сторону и тогда дело табак - люди могут подумать, что "малость" выпил, стыд и срам для парня. Проклятое место - ни подержаться, ни посидеть, ни присло-ниться, ни спрятаться, ни затаиться. Хотя… рядом с клубом на старых навозных кучах за лето вымахала в рост длинного белая-белая полынь-трава. Потра-тив кучу времени и столько же сил, Ванек уложил передохнуть онемевшего друга в гуще этой полыни. Следы волочения он уничтожил - поправил пог-нутые стебли, восстановил, так сказать, первоздан-ную обстановку, чтобы никто не нашел друга, и со спокойной душой продолжил ранее начатый путь. Шел он долго, а в клуб почему-то никак не мог попасть, все петлял и только после полуночи путь его оборвался порогом отцовского дома. Родители уже спали и это спасло Ванька от разоблачения. Со спиртным в доме, где рос длинный, было строго, хотя гулять допоздна ему разрешалось, а охотничье дело - дело наследственное и здесь у него проблем не было…
В сенцах, в углу стояли две одностволки. Ваньки собирались перед рассветом уйти на охоту на уток. Готовились загодя, вся амуниция была на месте. Не было только попутчика. Длинный силился вспом-нить, когда и куда мог уйти его лучший друг. Длинный тряс головой, хмурился, но нет, все как в тумане, провал в памяти.
"Договорились ведь идти на охоту, а сам куда-то слинял, тоже мне, корешок", - думал длинный, допивая очередной бокал горячего чая и вдруг вздрогнул: он вспомнил, где прервалось их столь задушевное общение. Вспомнил все: и как прер-валась "складная" речь друга, и как он замычал, за-тряс головой как совхозный племенной бык, а потом перешел на непонятную мимику и самоизоли-ровался. Все было так неожиданно, необъяснимо и непонятно для длинного. Совсем не ругались, не оскорбляли друг друга, ну может, что-то не так сказал, но с кем не бывает…
Тихая лунная ночь. Дремлет деревня, только собаки лают, переговариваясь. Длинный Ванек осторожно вошел в гущу полыни будить друга. Взору его предстала жуткая картина: поляна в радиусе трех-четырех метров утоптана, а в середине на четвереньках стоит не то Ванек, не то приви-дение типа вампир. Освещенный луной, склонив взлохмаченную голову на бок он думал о чем-то.
- Иван, это ты? - крикнул длинный с волнением в голосе.
Реакция друга была мгновенна. Он на четырех костях рванулся к ногам длинного. Страх и дикий ужас охватил Ванька длинного, мурашки, диа-метром с волчью картечь, побежали по телу и зашевелились волосы на голове.
"А-а-а-а!!" - заорал он на всю деревню и, как сайгак, в три прыжка перемахнул всю полынь, задав ходу.
Отбежав метров десять опомнился, остановился и, крадучись, по-охотничьи, пошел назад. Ванек лежал на боку и плакал. Длинный с трудом его успокоив, вывел на свет Божий к дороге и повел к дому. Дружок пересохшими губами лепетал: "Ты мне жизнь спас, ты мне жизнь спас. Если бы ты не пришел, я бы там умер". Остановившись, Ванек долго смотрел на то страшное место, где находился еще минуту назад. Приступ тошноты выворачивал наизнанку.
- Ничего, ничего, сейчас чайку хлебанем, окле-маешься, а потом по утям потопаем, развеемся на ветерке, - приговаривал длинный, морща лоб, как столетний дед, потому что невыносимо трещала башка и, казалось, колтыхались мозги внутри черепа.
"Спиртяга - напиток Богов", - вспомнил слова собутыльников длинный. - Каких там хрена Богов? Безбожный и страшный напиток". Длинного тоже тошнило…
Целый час Ваньки пили крепкий малиновый чай, шепотом разговаривали. Короткий Ванек ожи-вал на глазах - молодость брала свое. Бледность и синюшность покидали его.
- Ты знаешь, Вань, в каких дебрях я побывал?! Не представляешь, - рассказывал короткий о своих мучениях. - Проснулся, когда сильно меня затош-нило. Отдышался, слышу, музыка где-то совсем рядом, девчата смеются, собаки лают, вижу луну. Ясно, что нахожусь в деревне, но где?! Хотел встать - не получается, сил совсем нет, а голова трещит просто жуть. На четвереньках стал передвигаться в разные стороны, но выхода нет, кругом стеной стоит вонючка-полынь. Она переспела, семена осыпают-ся, такая вонь стоит от нее, что всего выворачивает. Никак не могу сообразить, что к чему, где я, где растет такая полынь, но так и не вспомнил, где и в какой деревне видел такую гадость. А главное, Вань, куда не сунусь - полынь е
