За охрану охотничьих угодий - проведение рейдов по борьбе с браконьерством, секции охотинспекторов Правлением общества была выде-лена лицензия и путевка на отстрел кабана в местах потравы этим зверем сельскохозяйственных полей.
Охота "на потравах" - единственная, в порядке исключения, возможность для отстрела копытных животных и охоты в летнее межсезонье - тоскливое время для брата-охотника. Поэтому мы, инспектора, были весьма признательны и благодарны орга-низаторам.
Опытный, крепко сложенный, с загорелым лицом егерь Адамыч встретил нас дружелюбно. Всех он нас знал и, проверив бумаги, сказал:
- На кабана, так на кабана, ближе к закату пойдем. Все у меня есть и лабазы и зверь, только вот привязать кабана не успел, не знал что сегодня приедете, а знать бы - исполнил, дело привычное…
Адамыч много шутил, был в настроении, как всегда балагурил в обычном своем репертуаре…
Вел он нас не спеша вдоль хвойного леса старой, заросшей травою дорогой. Время от времени он останавливался, снимал с головы егерскую фуражку, нагибался к земле, что-то вы-нюхивал или выслушивал, крутил головой во все стороны и шепотом, про себя, бормотал непонятные фразы, словно колдун. У поворота дороги, на углу поля он остановился и, обратившись ко мне, проговорил:
- Жди меня здесь. Когда всех рассажу на деревья, вернусь и покажу тебе, где будешь ждать кабанов.
Я, разумеется, не возражал, закивал головой, не промолвив ни слова. Группа стрелков быстро ушла вслед за заторопившимся егерем, и я остался один с полем, лесом, дорогой и мыслями. Все мне здесь нравилось: место глухое, с двух сторон лес, в который вклинилось поле. На засохшей грязи у дороги есть отпечатки следов кабанов, енота, лисиц и еще непонятно какого-то зверя. Крупный зверь это точно, но кто, я так и не понял, мог оставить корявый, размашистый след.
Сел на пень в стороне от дороги, стал ждать возвращение егеря. Близилась ночь, гомон пернатых стихал понемногу, запахи трав и притихшего леса стали насыщенней, несколько круче. Ощущение легкости, свежести, счастья переполняло охотни-чью душу, мозг и сердце работали как-то иначе, проще и непринужденнее… А вот и Адамыч, без-звучен как тень, снимает фуражку, пот со лба вытирает.
- Всех рассадил? - спрашиваю егеря.
- Всех, - отвечает Адамыч, лицо его озабочено.
- Ты один на земле остаешься, все сидят на деревьях-лабазах, так что будь поаккуратнее, бей наверняка, зверь он есть зверь и шутить с ним не надо. Сядешь под этот вот куст, рядом с бетонным кольцом от дренажной системы. Должны здесь пройти кабаны кормиться на поле, могут выйти и лоси. Сохатых трогать не смей, их время еще не на-стало. Утром придете ко мне на сеновал отсыпаться, - закончил Адамыч и, закурив сигарету, полем пошел на деревню.
Ночь все сильней и уверенней вступала в свои, отпущенные ей июлем месяцем всего лишь на несколько часов, права, чтобы за это короткое время дать возможность одним отдохнуть и поспать, другим наоборот ожить, задвигаться и покормиться, дать немного остыть от летнего солнца земле, травам, кустам и деревьям, а затем всех их освежить, взбодрить и умыть седою росой и только потом уйти в небытие, уступить место дню с его солнцем…
В бетонном кольце время от времени кто-то пле-скался в воде, фырчал и булькал. Это могла быть и крыса, и норка, так как кругом канавы с водой - последствия от осушения почвы. Слушая ночь, предавался забвению. Кругом что-то двигалось, шу-ршало, тайная жизнь миллионов существ была рядом со мной, жила своей жизнью - рождалась и умирала… Где-то среди туч бродила луна, не в си-лах пробить их и бросить бледный свет по земле, чтобы окрасить пейзаж, и приходилось полагаться лишь на обострившийся слух. В окулярах бинокля ночь несколько ярче и интереснее, менее расплыв-чата и неопределенна. В соседнем лесу на опушке в него четко видны сестрички-березки, белые, словно электростолбы на фоне темных кустов и хвойного леса. В нем я однажды сидел до рассвета, так же как и сейчас охотясь на кабанов. Та ночь запомнилась мне на всю жизнь из-за тьмы комаров - полчищ этих кровососущих, так нещадно кусающих, что всю ночь я думал не о кабанах, а о том, что если удастся дожить до утра, то доживу и до старости…
Ночь хоть и неспеша, но уходила. Уходило тепло, заставляя ежиться тело, навалилась уста- лость и сон. Треск валежника и шлепанье крупного зверя при переходе им лесного ручья у меня за спиной, враз меня пробудил, заставил встряхнуться, напрячься и сосредоточиться. Ружье привычно скользнуло в руках, тихо щелкнул предохранитель. Все внимание в сторону шума. Что-то расплыв-чатое, темное и непонятное вышло из леса, встав на краю поля. До цели 30-40 шагов и планка ружья уже накрыла кабаньего роста пятно. Стрелять не решаюсь, не знаю, кто предо мной, кабан не кабан, темно и цель не ясна, а проверить в бинокль нет ни времени, ни возможности. Задержку мою, неуверен-ность в нужности и необходимости выстрела разрешил за меня ветерок, потянувший от поля на непонятный объект, неся с собой наступление утра и запах железа, запах меня - человека.
Бешеный рев в предрассветной мглистой тиши прокатился опушкой, эхом отдался в темном лесу. Я оторопел от такой неожиданности. О встрече с медведем в подобных условиях я и не помышлял, не предвидел, мысли такой даже не было. Не знаю, от холода или от такой неожиданной встречи, дрожь была во всем теле. Медведь оказался не из рисковых - быстро убрался с открытого места, но зато под пологом перепуганного его ревом леса, громко выразил свое возмущение моим появлением в этих местах. Он еще некоторое время ревел и трещал сухим валежником на краю леса, ходил взад-вперед, маскируясь кустарником. Я одним глазом косился на лес, держа ружье наготове, другим на бетонный колодец и думал: "Какая же в нем глубина?..".
Когда рассвело собрались охотники и осмотрели следы пребывания хозяина леса. Медведь как медведь, судя по следу, но уж больно ворчлив и глотка словно луженая…
В деревне спросил у Адамыча:
- Ты что, специально решил притравить медведя по мне или меня по медведю, оставив меня в чистом поле?
- Забыл, совсем забыл сказать про медведя. Там, у ручья, много ягодников и мишка приходит, но он не большой, так себе. А ты не стрелял в него? - вдруг спохватился Адамыч.
- Нет, не стрелял, побоялся.
- Правильно сделал, что не стрелял, а то бы он тебя съел, - спокойно промолвил Адамыч.
- Ну, ты молодец! Ну, спасибо! Утешил. Слушай, а если бы я выстрелил просто по туше, по тени, в надежде что это кабан, то тогда пришлось бы прыгать в бетонный колодец, да?
- Да в нем тебя придавить еще легче и счастье твое, что не выстрелил в тень, так что иди лучше спать "медвежатник"…
Закончился наш разговор под хохот охотников прибауткой Адамыча:
"Если жить не надоело, не стреляй, не видя те-ло". Где и от кого он ее услышал, а может, сам придумал, не помнит, балагур ведь, как всегда в своем репертуаре. Но не беда, что Адамыч не помнит, будет беда, если мы не запомним такую простую, как шутку, но в корне правдивую, нужную, Адамыча-егеря охотничью прибаутку.
