В огромном и серьезном ведомстве МВД, в одном из его многочисленных архивов, среди тысяч таких же казенных и ничем не приметных томиков на шнурочках, лежит и пылится тонкая серая папка с грифом "секретно", а может быть и без грифа, без особой пометки, но это неважно, суть дела не в грифе. В ней, в этой папке, личное дело Кири Ми-хаила Михайловича. Там все по порядку расписано, все 20 лет его службы, от чернявого рядового до седого отставного майора. Все 20 лет уместились в одной тонкой картонной обложке. Серая папка, такие же серые скучные записи, сухость, шаблонность, казенщина… Но в одном месте, где-то в самом ее начале, есть запись, которая несколько выделяется, привлекает внимание. Сия запись гласит: "… строгий выговор с занесением… за самовольный уход с поста". Как?! Привлекает? Думаю нет, не привлекает, скорее всего - насто-раживает. Во всяком случае, ни один кадровик не пропускал эти строчки сквозь пальцы, кадровые комиссии настораживались и у них возникали вопросы. Откуда, куда и зачем он ушел? Почему самовольно? Киря всем скороговоркой рапортовал:
- На час раньше ушел от винного магазина, так как мог опоздать на электричку!
- А куда ты спешил? - задавали вопрос.
- На охоту!
- На охоту?! Ну ты, служивый, даешь! - гово-рили одни, с ехидной улыбкой косясь на Михаила.
- Да, брат, причина! - не то шутя, не то всерьез, говорили другие.
Быстренько совещались, советовались, обсуж-дали поступок коллеги энной давности. Конечно же, виноват, все-таки пост и "важный объект", в конце концов дисциплина, устав и присяга. А так, вроде бы и ничего страшного, ушел и ушел, черт с ней с этой винной точкой. Кончалось все тем, что Киря "соответствует, неплохо справляется и его можно использовать с большим объемом". Кажется все, с записью разобрались и пора вообще забыть ее. Но я позволю себе, никого не спрося, продолжить историю с этой папкой, с этой записью. И речь пойдет не о ней, об этой забытой, ненужной серой картонной обложке, и не об МВД с его необ-ходимыми и, наверное, только ему нужными седыми архивами, а совсем о другом - о человеке, человеческой суете, душонках и душах, зимнем солнце, лесе, зайцах и гончем псе-работяге Звонке. Подобные вещи, мой брат-охотник не пропускает, читает и каждый по-своему их воспринимает. По-своему воспринял и я, под стук колес и шипение Шатурской электрички, запомнил и переварил в себе признание в любви к русским пегим гончим охотника-самотопа Кири Михаила Михайловича. А, переварив, в силу своих эмоций, фантазии и знаний (в смысле того, как и с какого конца держать авторучку), перенес, что услышал на лист бумаги. Причина сего самовольства та же, что и появления записи в серой папке -Охота. Охота и все, что тут поделаешь, слово такое, само мало, а смысла и содержания - на сколько хватит фантазии…
Не стар еще Киря, не стар, а тогда? Тогда была его молодость, кровь бушевала по жилам, и разве мог он устоять от соблазна, когда его пригласили охотиться с гончей, не с кем-то, а с гончей, да еще в Подмосковном лесу! О подобных охотах он много читал, знал по книжкам и от охотников примерную схему сей песни. Но одно дело по книжкам, рассказам и байкам, другое, как гово-рится, "на собственной шкуре" все то пережить и испытать. Не устоял, на час раньше положенного сдал в ружпарк пистолет и радиостанцию. Дежурный, тоже Михалыч - путевый мужик, не возражал, принял его постовое хозяйство и отпустил - иди куда хочешь. А вот взводный, "младший лейтенант", друг семьи (он был свидетелем на свадьбе у Михаила), тот заупрямился - дескать, не уважаешь меня "начальника", ну и заодно, "не положено, так не пойдет" и т.д. А электрички ходят по стальным линиям, не по-милицейскому графику, а по своему, МПС предусмотренному и ждать Кирю не будут. Все охотничьи вещи заранее были собраны, ждут не дождутся хозяина - хватай рюкзак и беги на вокзал, и Киря схватил…
Тихое зимнее утро. Красное солнце встает из-за леса. Под мохнатыми елями еще полумрак. Тишина. Проснулись малые дети - жители заснеженного, запорошенного холодным снегом зимнего по-своему особенного и прекрасного леса - синицы и дятлы. Тишина. Она такая, что от нее, как выражаются природолюбы, звенит в ушах. Просто и сразу человек не в силах понять: от тишины и безмолвия звенит в голове или что-то другое беспо-коит его, его голову, его уши. Может, в той ледяной тишине он ждет чего-то особенного, дорогого, ждет до появления этого самого звона в ушах? Да, с налета и просто необъяснима душа человека, того человека, который в морозную рань уже здесь, под этими успевшими чуть-чуть простыть величествен-ными старыми елями. Тишина, и в ушах звенит от нее и от лесного величия. А может виною тому не тишина с ее тихим и не каждому понятным своеобразным величием, а гончий пес? Тот самый выжлец, которого друг Кири Сергей купил год назад почти задарма у сердобольной старушки на Птичьем рынке?
Друзья прислушались, замерли в тишине в меру морозного утра. Да, это он. Он - Звонок-работяга, звенит вместе с красивыми крошками и шустряками лесов Подмосковья, синицами. Молодчина Звонок! Ни свет, ни заря, он уже поднял с лежки косого в кустах поймы тихой речушки. А теперь гамкает, лает, звенит, звенит вместе с синицами, будит после долгой зимней ночи эту пойму, этот лес, все это величие, будит и будоражит хвойный бронзовый лес и замеревших в его тайной тени два напряженно стучащих охотничьих сердца, две их горячие души. Замолчит на минуту-другую - крутит его чертяга косой, дурит, путает на сколько хватает ума, но ненадолго. Звонок знает что делать, быстро распу-тывает белячьи хитрушки и снова звенит, гонит, торопится и его страстный лай все ближе и ближе.
Киря слушал, кипела душа его, и не выдержал, рванулся по белому снегу навстречу утренней песне, к прогалу между кустов и там затаился. А вот и белячок, хитрый заячий ум, пушистый красавец! Мягко скачет по ватному снегу. Сядет, замрет, слушает и определяет - за ним ли бежит и как дале-ко от него этот упрямый, с пегими пятнами, большой пустобрех? За ним! Надо бежать, надо хитрить - вернуться назад своим же предательским следом и спрыгнуть под куст, а там? Там и потом будет видно, сейчас надо спешить. Киря стоит наготове, с большим волнением ждет. А Серегин Звонок вовсе и не пустобрех, он всю осень был на "стажировке" и проходил "боевое крещение" в калужских лесах. Там неплохо его нагоняли по лопоухим, так что он малый ранний. Там же, вместе с собачьей удачей появилась беда - сбил Звонок по мерзлому чернотропу подушечку на правой лапе. Сбил, срезал ее о шершавые мерзлые кочки, и теперь нет ему покоя. Чуть пробежался и начинает кровить. Кобелек поджимает ее, эту проклятую лапу, гонит зверя на трех ногах, а она все кровит и кровит, темные рябиновые бусинки остаются следами на белом снегу. Жалко собаку, но что поделаешь, не заживает подушечка, место такое и нет смысла вдаваться в подробности. Перед охотой Киря сшил из шинельного сукна Звонку носок, положил вату, но выжлец все равно не наступает на сбитую лапу, так и ходит на трех. Вернее сказать не ходит, а гонит, его лай, его песня уже совсем рядом. Беляк пересекает прогал между кустов в двадцати метрах, и Киря выстрелил. Беляк почти слился со снегом, барахтаясь в пушистой, холодом сделанной вате, затем вовсе затих. До Сергея косой дойти не успел, так как лучшее место досталось гостю. Первая гончая, первый беляк, первое поле здесь в Подмосковье. Радовался Михаил как ребенок, мысленно благодарил всех и вся: яркое солнце и белый снег, пойму, лес, друга Серегу и, конечно, Звонка, который не меньше его, Михаила, был всему этому рад, и если бы не лапа, то вообще не жизнь, а малина. Снег пушистый и мягкий, зайцы, рядом хозяин, все так хорошо, такие вкусные заячьи лапки, но этот чертов носок, эта боль так мешают делать свое, по-собачьи святое и нужное дело. Ну да ладно, все равно хорошо, как бы там ни было - жизнь прекрасна и жизнь - Охота. Все это и много еще чего, читал Киря по умным, влажным от счастья глазам кобеля, а помочь ему в беде был бессилен… Перекурили друзья, дали волю эмо-циям, затем вошли в лес. В темном хвойном лесу вспугнули рябка. Снег посыпался с елок. Мелькнул на один только миг и растворился лесной петушок среди могучих, заснеженных мохнатых лап старого ельника. Прекрасная, умная птица - родной темный лес, семья и еще раз семья, это для него самое главное, такой он этот лесной петушок. На свист подруги лесной, на ее тайный зов он всегда приле-тит, придет, прибежит, но и сам не знает к кому, к святому и необходимому в его лесной жизни, или в "объятья" охотника…
Сергей загнал на дерево белку. Она затаилась, прижалась к стволу толстой ели. Оставив белку в покое, пошли дальше. Тихо в лесу, густой ельник не пропускает свет зимнего солнца, поэтому сумрачно, тесно и неуютно. Мимо друзей пропрыгал Звонок. Носок потерял, а может, сам снял зубами, кровит по белому мягкому снегу. Звонок, Звонок, бедная ты собака, такой молодой и уже столько проблем. Решили передохнуть, перекусить, дело к полудню. Развели костерок, достали из рюкзака замерзший хлеб, сало, чеснок. К костру припрыгал Звонок. В тени елок ему холодно, дрожит всем своим пегим телом. Дали трудяге горбушку, и он смолотил ее одним махом.
- Кто как работает, тот так и ест, - перехватил Сергей удивленный взгляд Михаила.
- Дома накормим как следует. Давай выводи из этого темного леса, - говорит другу Киря, и они, затоптав костерок, пошли по ельнику.
- Звонок, прем через болото в деревню, - говорит хозяин собаке и та, словно поняв его, быстро скрылась.
У края болота, в густом, но невысоком ельнич-ке загамкал Звонок. Затем его лай перерос не то в рев, не то в вой. Друзья переглянулись и разбежались в разные стороны. Выбежав на небольшую полянку, Киря остановился. Куда бежать, где вставать он не знал, не соображал, а рев гончака приближался. Темного цвета ту- мак вывалил из-под елок чуть ли не под ноги Кири. Выстрел навскидку - и заяц лежит. Вот удача, ну и дела! Кирю всего распирало. Он закричал на весь лес: "Серега! Дошел! Есть еще один!".
А Звонок добирал, и его страстный вой от горячего следа слился с криком друзей, с их восторгом…
В теплом доме друзья выпили и не по одной "самодельной" за снег и за пойму, за темный лес и болото, за трудягу Звонка, за свою цветущую молодость.
Мать Сергея, суетясь у стола была рада и сыну, и гостю, только как-то на миг погрустнела и, глядя на стену, на пожелтевшее фото покойного мужа проговорила:
- Что-то тебе не везет на охоте, Сережа. Друзья твои вот стреляют, а ты все никак.
Тихо стало в избе, только настенные часы-ходики, неизвестно каких времен выпуска, равно-мерно отсчитывали время. Серега вздохнул, а друг Киря в такт этому вздоху и старым часам негромко добавил:
- Да не переживай ты, Серега. Этот, которого ты в ельнике хлопнул - тумак, а тумаки все непо-нятного цвета, все похожи на кроликов.
- Я не про тумака, я про собаку вздыхаю. Жалко Звонка, не заживает нога, - и, посмотрев на притих-шую мать, деловито добавил: - Давай еще по одной за Звонка.
- Конечно давай, наливай, под грибочки.
К глазам дрожащей рукой потянулся платок, расправились плечи, и заблестевший старческий взгляд снова скользнул по той же стене, по рамке в стекле, по пожелтевшему фото.
- Ой, ребятки, я вам сейчас других грибочков достану из погреба, беленьких, есть еще баночка, - и, суетясь, вздыхая и что-то сама себе приговаривая, мать Сергея вышла из горницы.
- Спасибо дружище, - держа над столом нали-тую рюмку, промолвил Серега.
- Пошел ты, такой классный день, такая охота, тебе спасибо, Серега…
Вот таким был тот далекий, красивый и клас-сный зимний охотничий день. Тот самый день, когда в первый раз на подобной охоте такой результат, такая удача. Красавец-беляк и редкость - тумак, работяга-Звонок, снег, лес, друг, ласковый взгляд его матери, теплый дом, чарка водки, задушевные раз-говоры - и все в один день. За подобные вещи надо платить, и Михаил заплатил по приезду в Москву, заплатил сухой записью в серой папке. Об этом он никогда не жалел, но повода для подобного рода заметок в свое личное дело казенным мужам не подавал, обходясь меньшей кровью. И если бы все его выезды за пределы Москвы на охоты, вносились бы сухими казенными записями в картонную папку, то эта тонкая серая папка выросла бы до сакво-яжных размеров.
Самое главное в этом рассказе не папка, не запись, оставленная навечно в ней, а искра. Искра, оставшаяся в сердце, в душе Кири от того далекого, но очень красивого дня. С годами та искра пере-росла в огонек, способный вспыхнуть в целое пла-мя, и не за горами тот день, когда у Кири появится своя гончая. Это будет такой же красивый, прекрас-ный охотничий день, день появления на свет Божий еще одного поклонника таланта и страстной музы-ки, музыки русских лесов - музыки русских гончих, Кири Михаила Михайловича.
