Холодной январской ночью собрались мы на охоту по зайцам и лисицам в засидку. Нас трое: я - приехавший из Москвы в отпуск, отец - еще довольно крепкий деревенский мужик и дядя Захарыч, старый охотник, большой любитель ночных охот. Эти два родных мне человека, заразивших меня еще ребенком неизлечимой болезнью - охотой, придавали волнение, торжест-венность и значимость предстоящего мероприятия.
Из дома вышли поздно, когда уже полная луна во всю озаряла притихшую степь. За деревней расходимся по своим сидкам, сделанным накануне в разных местах в стогах соломы. Отец ушел в сенник, что у силосных ям, Захарыч - к оврагу, на склоне которого с десяток ометов соломы, а я - на большое гумно.
Вся наша охота заключается в ожидании лисиц, идущих с полей мышковать в ометах и, попутно, зайцев. Лиса ловит мышей в соломе, где их превеликое множество, а также зайцев, которые как и лисы, не боясь близости человеческого жилья, смело разгуливают ночами по деревенским гумнам. Бесшумно, смело и быстро рыскает лисица среди стогов, появляется на силосных ямах, пролезает в огороженные сеткой сенники, вплотную подходит к коровникам и овечьим кошарам. Длинна и холодна январская ночь, где только не побывает и что только не проверит за это время рыжая, ничего не оставляя без внимания. Бескрайние поля покрыты ледяной коркой, ометы соломы, в которых много мышей, еще в начале зимы свезены и стащены волокушами с полей к деревне на гумна. Все живое, что в это время есть в степи, жмется ближе к деревне. Мало зимой пищи и не легко добывать ее, вот и идет зверь к человеческому жилью, не боясь ни шума, ни специфических запахов жилья и деятельности человека, ни лая деревенских собак.
Тихо иду по наезженной санями дороге мимо кормоцеха к заснеженным ометам. Дойдя до места, вижу свежие лисьи следы - ходит зверь, и это обнадеживает. Сидка моя устроена в полу-разваленном омете ржаной соломы, видимость из нее отличная. Поудобнее устроившись в ней, закуриваю. Пепел от сигареты осторожно стря-хиваю на заранее приготовленный ком снега во избежание пожара. Покурив, кладу перед собой ружье со взведенными курками и успокаиваюсь, настроенный на многочасовое ожидание зверя. Тихо, не шевелясь, осматриваю местность. За спиной у меня деревня, справа дорога, петляющая среди ометов, а прямо и слева - ровная, залитая лунным светом белая степь. Мороз. Тишина. Временами слышно, как подо мной, в соломе пищат мыши, устраивают возню, затем стихают. Пахнет сухой, морозной и пыльной, вперемешку с травой, соломой. Время течет медленно. Ёжась от холода, зарываюсь глубже в солому и опять затихаю.
Как будто повинуясь внутреннему голосу, поворачиваю голову вправо. Ёкнуло сердце. Не спеша, по дороге в мою сторону, тихо ковыляет заяц, временами останавливаясь и, сидя столбиком, прислушиваясь. Не дошел до верного выстрела, спрыгнул с дороги на снежную целину в кустики полыни, где, сливаясь с ними, растворился в тишине лунной ночи, будто и не было его совсем. Тихо, безмолвно, никакого движения, словно все уснуло, придавленное морозом и лунным светом. Только изредка долетит до слуха далекий собачий лай или зашуршит, потревоженная внезапно откуда-то взявшимся, налетевшим ветерком, сухая солома и опять тишина.
Замерз. Хочется курить, двигаться, но нельзя - слишком тихо вокруг, можно подшуметь зверя, возможно находящегося за спиной среди ометов. Над головой беззвучно, тенью появилась сова - ночной охотник. Она ловит мышей в стогах, появ-ляясь всегда неожиданно и бесшумно. От ее внезапного налета всегда невольно вздрагиваешь. Шевельнулся - сова пропала.
Смотрю в поле на одинокие, сиротливо стоящие укутанные слоем снега, ометы. Задумался. Вспомнилось, как первый раз поймал в капкан корсака...
Давно, когда я был еще мальчишкой, рядом с этим гумном находился скотомогильник, зверь годами ходил сюда, и я довольно успешно ловил капканами на падаль лисиц и корсаков. Последних было много, и в капканы они шли хорошо. Затем численность этого зверя стала быстро сокращаться, а виной тому, кроме нашего брата-охотника, явилась хозяйственная деятельность человека. Степь рас-пахали где только можно, оставив нетронутыми лишь такие места, где не может пройти трактор, да склоны оврагов оставили для пастьбы скота. Были завезены тонкорунные овцы, огромные стада (отары) которых превращают травяной покров в слой пыли, стали исчезать последние островки первозданной ковыльной степи. Фактор беспо-койства от них огромен.
Норы корсак устраивает по склонам степных оврагов, в которых с весны и до поздней осени пасутся отары овец. Летом, когда у корсака в норах находится потомство, некоторые пастухи, а также деревенская ребятня травят молодняк собаками, раскапывают и выжигают их из нор - где уж тут выживешь! Велика степь, а податься зверю некуда. Найдешь было в конце зимы пару жилых корсачьих нор (а они живут в них круглый год) и не трогаешь, оставляешь для воспроизводства. Выловить их капканами в норах не представляет большого труда - а что останется, что будет завтра? Другое дело лисица...
Мысли мои прерывает выскочившая из-за соседних ометов лиса. Пройдя по дороге, оста-новилась в двадцати метрах от меня, что-то вынюхивает у кучи упавшей с воза соломы. Тихо, стараясь не шуршать, поднимаю ружье. Лиса, словно почувствовала опасность, поворачивает голову в мою сторону. Замираю. Ох, как гулко стучит в груди сердце! Становится жарко. Наверное, завозившаяся в соломе мышь отвлекает от меня внимание, и лиса начинает быстро разгребать лапами соломенную труху. Освещенная луной, она кажется более дикой, таинственной и древней, как окружающий нас Мир. Быстро ловлю на мушку бок зверя и спускаю курок. Вспышка света и грохот выстрела разрывают ночную тишину, прерывая весь этот загадочный лунный пейзаж. Лиса, вереща, опускается на снег и затихает, продолжая оставаться для меня все тем же диким, загадочным зверем.
Вот она удача! Вот она благодарность за терпение, за выдержку. Вот она, удача Охотника!
